Христианство взяло сторону слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни.
Само страдание делается заразительным через сострадание.
Сострадание вообще противоречит закону развития. Оно поддерживает то, что должно погибнуть.
Народ идет к гибели, если он смешивает свой долг с понятием долга вообще.
Кто богат — хочет давать. Гордый народ нуждается в божестве, чтобы жертвовать.
В злом божестве нуждаются так же, как и в добром.
«Дьявол» является благодеянием. В нем налицо имеют могущественного и сильного врага. Можно было не стыдиться страдания от такого врага.
Чтобы была возможна любовь, бог должен быть личностью; чтобы при этом могли заговорить низшие инстинкты, бог должен быть молод. Чтобы воспламенить женщин, надо было выдвинуть на передний план прекрасного святого, для мужчин — Марию.
Христос умер за свою вину, — нет никакого основания утверждать, как бы часто это ни делали, что он умер за вину других.
Как вообще можно назвать «преданием» легенду о святых? История святых — это самая двусмысленная литература, какая вообще только существует: применять научные методы там, где отсутствуют какие-либо документы, представляется мне с самого начала делом совершенно безнадёжным, учёным праздномыслием...
Такое (христианское) учение также не может противоречить, оно не постигает, что существуют, что могут существовать другие учения, оно не умеет представить себе противоположное рассуждение. Где бы оно ни встретилось с ним, оно будет печалиться с самым глубоким сочувствием о «слепоте» — ибо оно само видит «свет» — но не делает никакого возражения.
Догмой о «непорочном зачатии» церковь опорочила само зачатие.
Христианство есть восстание всего по-земле-пресмыкающегося против того, что над ней возвышается.
«Не судите!» — говорят они, но сами посылают в ад всё, что стоит у них на пути.
«И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то выходя оттуда отрясите прах от ваших ног, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморе в день суда, нежели тому городу» (Марк 6,11) — как это по-евангельски!
«А кто соблазнит одного из малых сил, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили в море» (Марк 9,42) — как это по-евангельски!
«И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: Лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геену огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает» (Марк 9,1) — Не глаз только здесь подразумевается.
«Не судите, да не судимы будете. Какой мерою мерите, такой и вам будут мерить» (Матф. 7,1) — Какое понятие о справедливости, о «праведном судии»
Принцип «христианской любви» — она хочет быть в конце концов хорошо оплаченной.
«А если вы не будете прощать людям согрешений их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших.» (Матф. 6,15) — Очень компрометирует вышеназванного «Отца».
Каждый шаг к истине надо отвоёвывать. Служение истине есть самое суровое служение. ... из всякого Да и Нет надо делать вопросы совести. Вера делает блаженным — следовательно она лжёт.
Бог на кресте — неужели ещё до сих пор не понята ужасная подопёка этого символа? Всё, что страдает, что на кресте — божественно...
«Верой» называется нежелание знать истину.
Мы должны бы были признать вполне абсурдным такого бога, который лечит нас от насморка или подаёт нам карету в тот момент, когда разражается сильный дождь. Если бы он даже существовал, его следовало бы упразднить.
Разве же крест это аргумент?
Кровь — худший свидетель истины.
Убеждение — это тюрьма.
«Верующий» принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал.
Фанатики живописны в своих жестах. Человечество-же предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы.
В сыне делается убеждением то, что в отце было ещё ложью.
«Это наше убеждение: мы исповедуем его перед всем миром, мы живем и умираем за него — почтение перед всем, что имеет убеждение!» — но напротив, никто совсем не будет оттого приличнее, что он лжёт по принципу!
Чтобы лгать, нужно быть в состоянии решать, что здесь истинно. Но как раз этого человек не может (может только бог, рупором которого является священник).
Для посредственностей быть посредственностью есть счастье.
