Меланхолик видит трагедию там, где сангвиник усматривает лишь интересный конфликт, а флегматик — нечто малозначительное.
Сократ: как много, однако, существует такого, в чём я не нуждаюсь.
Люди в тысячу раз больше хлопочут о богатстве, чем об умственном развитии, хотя вполне очевидно, что то, чем является индивид, гораздо важнее для нашего счастья, нежели то, что он имеет.
Кочевная жизнь, которая характерна для низшей ступени цивилизации, вновь обнаруживается в высшей степени в повсеместно распространившемся туризме. Первая вызывается нуждой, второй — скукой.
Выдающийся ум ведёт к необщительности.
Человек настолько бывает общительным, насколько он духовно беден и вообще посредственен.
Обыкновенные люди думают только о том, чтобы провести время; у кого есть какой-нибудь талант, те хотят использовать это время.
Чего больше всего ищут и любят в простой беседе, а тем более, конечно, на службе, это — превосходства над другими.
Поучительно послушать, как полдюжины тупоголовых господ презрительно отзываются о самых великих людях: тогда мы убеждаемся, что тот, кто придает большое значение мнению людей, делает им слишком много чести.
Во всём, что мы делаем и допускаем, мы едва ли не прежде всего другого принимаем в расчёт чужое мнение, и заботой о нём можно при ближайшем рассмотрении объяснить чуть ли не половину всех печалей и тревог, какие мы когда-либо испытывали.
Самый дешёвый вид гордости — гордость национальная. Ибо кто ею одержим, обнаруживает этим отсутствие в себе каких-либо индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться, так как иначе ему незачем было бы хвастаться тем, что у него общего с миллионами.
Вообще за национальным характером, так как в нём отражается толпа, никогда нельзя по совести признать много хорошего. Скорее здесь дело в том, что человеческая ограниченность, извращенность и порочность в каждой стране принимают иную форму, которою и называют национальным характером. ... Всякая нация смеётся над другой, и все они правы.
У толпы, как известно, есть глаза и уши, но немногое сверх того; к тому же у неё весьма слабая способность суждения и короткая память.
Сократ из-за своих постоянных споров часто получал оскорбление действием, к которым он относился с полным спокойствием: получив однажды пинок, он терпеливо снёс его и сказал удивлённому этим свидетелю: «Если бы меня лягнул осёл, разве стал бы я подавать на него в суд?».
Рыцарская честь состоит из мнения других, что нас надлежит бояться, ибо мы намерены безусловно отстаивать свои собственные права.
Что вообще значит: оскорбить кого-либо? — Это значит: дискредитировать то высокое мнение, какое он имеет о самом себе.
В моральном отношении право сильнейшего нисколько не законнее, чем право умнейшего.
Сразу и слава и молодость — это слишком много для смертного.
Под словами «жить счастливо» следует лишь понимать «жить менее несчастливо», т.е. сносно.
Глупец гонится за наслаждениями жизни и приходит к разочарованию; мудрый старается избежать бед.
Если вы хотите оценить состояние человека с точки зрения его счастья, то надлежит спрашивать не о том, что его тешит, а о том, что его огорчает, ибо чем ничтожнее последнее, взятое само по себе, тем человек счастливее.
Будущее почти всегда слагается иначе, чем мы его воображаем.
Быть самим собой человек может лишь до тех пор, пока он один; кто, стало быть, не любит одиночества, тот не любит и свободы, ибо лишь в одиночестве бываем мы свободны.
В то время как природа провела между людьми самое широкое различие в моральном и интеллектуальном отношениях, общество, совершенно с этим не считаясь, признаёт всех людей равными или же вместо указанного различия устанавливает искусственные подразделения и степени сословий и ранга, которые часто бывают диаметрально противоположны с иерархией природы.
Умные речи и мысли уместны лишь перед разумным обществом, в обыкновенном же они будут встречены прямо ненавистью.
Любовь к жизни в основе своей есть лишь страх перед смертью.
Хотя на этом свете очень и очень много поистине скверного, но самое скверное в нём — это общество.
Всякий усматривает в другом лишь то, что содержится в нём самом, ибо он может постичь и понимать его лишь в меру своего собственного интеллекта.
По отношению к тупицам и дуракам существует только один способ показать свой ум, и способ этот заключается в том, чтобы не говорить с ними.
Большинство людей настолько субъективны, что, в сущности, их ничего не интересует, кроме только их самих... Равным образом никакие доводы не имеют для них значения, коль скоро доводы эти идут вразрез с их интересами или их тщеславием.
Кто ожидает, что на свете черти странствуют с рогами, а дураки с погремушками, тот всегда будет их добычей или их игрушкой.
Прощать и забывать — значит бросать за окно приобретённый драгоценный опыт.
Разве все почти войны не были в сущности разбойничьими набегами?
Когда человек замечает и чувствует значительное умственное превосходство в том, с кем он говорит, то про себя, и ясно того не осознавая, он делает вывод, что в равной мере и собеседник его замечает и чувствует его бессилие и ограниченность. Эта энтимема возбуждает в нём ожесточённейшую ненависть, злобу и ярость.
Вежливость — молчаливое соглашение взаимно игнорировать слабые моральные и интеллектуальные свойства друг друга и не выпячивать их, отчего они к обоюдной выгоде легче скрываются от глаз.
Вежливость является трудной задачей, поскольку она требует, чтобы мы перед всеми людьми обнаруживали величайшее уважение, хотя большинство их не заслуживает никакого; затем — чтобы мы притворно выказывали к ним самое живое участие, хотя на самом деле мы рады, что не испытываем ничего подобного. Совместить вежливость с гордостью — великое искусство.
Мы должны постоянно помнить, что обычная вежливость — это просто улыбающаяся маска, тогда мы не стали бы вопить, если она иной раз несколько сдвинется или на минуту будет снята.
Никакие деньги не бывают помещены выгоднее, чем те, которые мы позволили отнять у себя обманным путём, ибо за них мы непосредственно приобретаем благоразумие.
Что люди обыкновенно называют судьбой, это большей частью просто их собственные глупые выходки.
С точки зрения молодости, жизнь — бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости, это — очень краткое прошлое.
