Кантовская философия учит, что конец мира надо искать не вне, а внутри нас.
Даже великие умы должны остерегаться, и не писать вещей, смысл которых загадочен и тёмен; ибо этим они дают повод к шарлатанству.
Чтобы мистифицировать людей, нет ничего удобнее, как предложить им нечто такое, что заставит их ясно осознать своё полное непонимание.
Если можно по произволу смешивать друг с другом понятия бытия и ничего, то, конечно, все загадки решены и на все проблемы найден ответ.
Разум ставит нас в такое же отношение к животным, в каком все одарённые зрением твари находятся к лишённым его.
Вы не перестаёте превозносить достоверность и точность математики. Но на что мне с достоверностью и точностью знать то, что мне совсем не нужно знать?
Бездарные люди совершенно не могут выносить одиночества; созерцание природы и мира не занимает их.
Между гением и сумасшедшим есть одно сходство в том отношении, что оба они живут в ином мире, чем тот, который дан всем.
Проклятье человека гениального — в том, что другие люди кажутся ему ничтожными и жалкими в той же мере, в какой сам он кажется им великим и достойным удивления.
Порою во мне возникает живейшее сознание того, что я уже когда-то был, и это весьма возвышает и ободряет меня.
До сих пор философы много старались о том, чтобы поучать свободной воли, я же буду учить всемогуществу воли.
Неверие в магию основывается на отсутствии причинной связи в магических событиях.
Есть лишь одна целительная сила — сила природы; в мазях и пилюлях её нет; в лучшем случае они могут дать целебной силе природы указание, где есть дело для неё.
Хотя и жестоко, но справедливо, что мы всю свою жизнь должны ежедневно выслушивать крики стольких детей — за то, что и сами мы несколько лет кричали.
Скромность, в сущности, — лицемерие, которое извинительно только потому, что им хотят пощадить чужое ничтожество.
Подобно тому, как самое красивое человеческое тело содержит в себе кал и зловонный запах, так и у благороднейшего характера имеются отдельные злые черты, и величайший гений носит следы ограниченности и безумия.
Если человек не совершает злого поступка, к которому чувствует себя склонным, то причиною этого бывает или 1) страх наказания или мести; 2) суеверие, т.е. страх наказания в будущей жизни; 3) сострадание (которое включает всякую человеческую любовь); 4) чувство чести, т.е. страх позора; 5) честность, т.е. объективное стремление к верности и доверию.
Изначальное различие индивидуумов в интеллектуальном и моральном отношении неизмеримо.
Глупые, по большей части, злы, — и по той же самой причине, по которой злы также безобразные и уродливые люди.
Смерть Сократа и распятие Христа принадлежат к великим характерным чертам человечества.
Природа аристократичнее чем всё, что известно нам на земле: ибо всё различие, устанавливаемое рангом или богатством ничтожно по сравнению с той пропастью, какую природа бесповоротно полагает между людьми в моральном и интеллектуальном отношении.
Главное препятствие к прогрессу человеческого рода — то, что люди прислушиваются не к тем, кто говорит наиболее разумно, а к тем, кто говорит наиболее громко.
Королей и слуг называют только по имени, — т.е. обе крайние противоположности общества.
Моя фантазия часто играет мыслью, что жизнь всех людей и моя собственная — только сновидения какого-то вечного духа, дурные и хорошие сновидения, а каждая смерть — пробуждение.
Смерть — это как бы обусловленный жизнью долг.
Если бы кто-нибудь углубился в себя и затем сказал: чтобы я перестал быть? Да ведь не будь меня, что же ещё останется на свете! — то он был бы прав, если бы только его поняли.
Мы живем, страшно стремимся сохранить себе жизнь, мы наслаждаемся и за всё это должны умереть; она (смерть) — действительно смерть для всех животных, как и для всякого состояния материи.
Всё, что от этого мира, то кончается и умирает. Что не от него, то пронизывает этот мир со всею мощью как молния, которая ударяет вверх и не знает ни времени ни смерти.
Мудрец познает в течение всей своей жизни то, что другие узнают только в смерти, — т.е. он знает, что вся жизнь — смерть.
Меня одолевает смех, когда я вижу, что эти, так называемые люди, требуют с уверенностью и упорством продолжения в вечность их жалкой индивидуальности.
У человека есть единственный свидетель его самых сокровенных движений и мыслей: это — его сознание; но сознание он должен когда-нибудь потерять, и он знает это; и, может быть, это больше всего и влечёт его к вере в то, что есть ещё другой свидетель его самых сокровенных движений и мыслей.
Всякий раз, когда умирает человек, погибает некий мир, а именно тот мир, который он носит в своей голове; чем интеллигентнее голова, тем этот мир отчётливее, яснее, значительнее, обширнее, — и тем ужаснее его гибель.
В смерти эгоизм подвергается, вследствие уничтожения собственной личности человека, полнейшему расстройству и раздроблению. Отсюда — боязнь смерти. Смерть поэтому представляет поучение, которое дается эгоизму ходом естества.
Мы содрогаемся перед смертью, может быть, главным образом потому, что она стоит перед нами как тьма, из которой мы когда-то вышли и в которую должны теперь возвратиться. Но я думаю, что когда смерть смыкает наши очи, мы обретаем свет, в сравнении с которым свет нашего солнца — только тень.
Возможно, что есть существа, которым наша ограниченность этой жизнью представляется в таком же виде, как нам — ограниченность животных настоящим.
Ни одна пылинка, ни один атом материи не может обратиться в ничто, — а человеческий дух внушает себе страх тем, будто смерть — уничтожение его сущности!
Утешение, понятное во всякое время и для всякого, заключается в следующем: «Смерть так же естественна, как и жизнь; а там — увидим!»
Вы жалуетесь на бег времени: оно не текло бы так неудержимо, если бы что-нибудь, что находится в нем, было достойно остановки.
Как продолжительна ночь бесконечного времени в сравнении с коротким сновидением жизни!
До некоторой степени самое нелепое в жизни — это завершённость каждого мгновения. Что же остается от такого мгновения? Воспоминание. Но оно охватывает не полученное наслаждение, а только то, что было при этом в представлении.
Если толком подумать, то придешь к заключению, что всё, что погибает, собственно никогда взаправду и не было.
Время не может ни помочь нам, ни вредить, ибо оно — бесконечное ничто.
Жизнь каждого человека, если её обозревать в целом, представляет собою трагедию; а рассматривая в частностях, она — комедия.
Наша жизнь — лоскуток, в который мы закутываемся, сами не зная как.
Чего же ожидать от такого мира, в котором почти все живут только потому, что ещё не могли набраться духу, чтобы застрелиться!
Только после того, как у нас возникает в известной мере разлад с действительным миром и недовольство им, мы обращаемся за удовлетворением к миру мысли.
Природе важно только наше существование, а не наше благополучие.
Мир существует, и это очевидно; я хотел бы знать только, кому от этого какая польза?
Самоубийца — это человек, который вместо того, чтобы отказаться от хотения, уничтожает явление этого хотения.
